быть матерью. У нее были другие цели.
Воспоминания о них стер Дешт. И, может, это было к лучшему. Что бы перед смертью ни говорила Тетя Валька, из Ма осталось самое важное — Бекир, ее сын, то единственное, что имело значение. Ма дернула оковы и стиснула зубы от боли. Кровать вздрогнула. Ребенок за стеной взвизгнул и замолчал. Женщину словно обдало холодной водой. Она все еще Ма, а за стеной ребенок. Пытаясь не стонать от боли, она произнесла как можно мягче:
— Эй! Кто бы ты ни был, не бойся. Я здесь.
В ответ раздался еле слышный жуткий смех. Ма позвала еще, но безрезультатно. Несмотря на тонкие стены, в коридоре тоже было тихо, кроме привычных звуков: Станция скрипела и кряхтела, где-то работали невидимые механизмы, что-то стучало и гремело. Ма вспомнила, что находится в брюхе огромной мертвой подлодки и в который раз удивилась, как Белокуну удается держать Мать.
Ветров в воздухе. Станция Старших Братьев была одной из самых больших загадок.
Кое-что. Однажды Армия урод ее сожгла, но Мать Ветров, словно феникс, возродилась и поднялась в небо так, что некоторые из засоленных уверовали, что не обошлось без вмешательства Бога Вспышек. Прислушиваясь к шуму за тонкими стенами, чувствуя, что под ней прикоснулся воздух и земля, о которую так легко разбиться, Ма была почти готова поверить, что так и есть, без божественного вмешательства не обошлось, если бы не одно замечание. Даже в подточенных Дештом воспоминаниях теплилась уверенность, что если кто-то и способен держать ржавую подлодку в воздухе, то это Белокун.
Из коридора донеслись шаги. Дверная ручка провернулась, в щели появились металлический поднос и руки в перчатках.
— Проснулась? — Ма увидела красную от ухабистой улыбку. — Ну-ну-ну, дорогая, — пропела женщина, закутанная в хиджаб, — чего ты? Я спрашиваю: зачем? Не дергайся. На тебя пришлось перевести кучу жил. Если швы разойдутся, так и останешься со шрамами. Нега-арными. — Женщина поставила поднос на столик у кровати и поправила покрывало на голове. На подносе лежали шприц, наполненный розоватой жидкостью, пачка пластырей и типичный набор для лечения ран в
Несколько пластин бурой цистозиры, которую использовали для остановки крови и заживления кожи, да еще банка со зловонной мазью.
— Глина из Гнилых болот, яд ана-арахны и вытяжка из жилы ракоскорпа?
— Ма громко втянула воздух и кивнула на банку.
— Ага, — согласилась женщина. В ее глазах застыло ожидание, будто медработница рассчитывала на еще какие-то слова Ма. — А еще масло из уха и дерьмо грифона, — добавила через паузу.
— Как тебя зовут? — спросила Ма и сморщилась. Женщина бесцеремонно задрала ее одежду и принялась обрабатывать раны.
— Хану-ум, — Хиджаб у медработницы сполз. Там, где должны были начинаться волосы, Ма увидела окровавленный участок, словно с женщины пытались снять скальп. — Ты говоришь, как киммеринка, Ханум.
— Давно, — протянула женщина. И снова этот странный взгляд, словно это Ма, а не она должна ответить.
— Мы встречались раньше?
— Не знаю, а ты как скажешь?
Ма покачала головой. Она посмотрела на узкие глаза, широкие скулы и приплюснутый нос. Шею женщины плотно закрывал хиджаб. Ма подозревала, что все тело Ханум было одной содраной раной. Нет, она не могла вспомнить ее лицо.
— После вспышек памяти нельзя доверять, — виновато прохрипела Ма.
Ханум только хмыкнула и пробормотала что-то типа «Особенно, если не хотеть».
— За стеной плакал ребенок. Что с ней?
— Может, ты слышала гимн Поединок? — Ханум сосредоточенно снимала старые бинты и лепила новые пластыри. — Он раздается пять раз в день. Должен раздаваться.
К Ма, моракая боль, пришло незваное воспоминание. В ее время гимны тоже исполняли, но не столь регулярно.
— Новые правила для новой воздушной станции? — криво улыбнулась Ма.
— Якши, — согласилась Ханум и ошпарила Ма взглядом, словно угадала какую-то тайну. В пальцах медработницы оказался шприц с розовой жидкостью.
— Что это?
— Вода-а Жизнь-а.
— Раствор суура? — Ма дернула рукой.
— Ну-ну-ну, чего-чего? — Ханум прижала ее ладонь к кровати. — Ты слишком долго была внизу и слишком быстро оказалась здесь. Дешт может быть запе-е-еким коха-анцем. Скрутит, что не заметишь. — Ханум глазами показала на плечи Ма. Резкая острая боль пробила лопатки, женщина вздрогнула и изогнулась.
— Вот так, ну-ну-ну. Вам, наземным, здесь трудно. Здесь суету мало, надо его добавлять, иначе Дешт засунет свой член так глубоко, что ты превратишься в безмозглую птичку. А ты этого не хочешь?
— Не хочу, — со стоном согласилась Ма и посмотрела на разложенные
Ханум стакана. — Ты знаешь лекарства из Дешту. Может, принесешь мне что-нибудь от боли? Арконит или атроп? Хоть и от самокрутки с ухагом не откажусь.
Ма рисковала. Названные травы были смертельными. И Ханум, конечно, об этом знала, но что-то в ее взгляде побудило Ма довериться. С правильными травами
Ма могла бы попытаться скрыться. Лицо Ханум изменилось. На миг Ма поверила, что та ей поможет, но дверь снова прикрылась, и все надежды поглотил голос
Белокуно.
— Мария, рад, что ты наконец проснулась. — Доктор осторожно поставил на тумбочку банку, покрытую тканью, придвинул стулья и сел. В первые мгновения Ма его не узнала. В Ак-Шее он часто ей снился. Всегда с аккуратно зачесанными белыми волосами, крепко сжатыми тонкими губами и сложенными на груди руками. Всегда холодный и невозмутимый, словно акула, кружащаяся вокруг жертвы. Белокун у ее кровати был другим. Лицо посерело, у глаз пролегли круги, белки померцали набухшими капиллярами. Даже китель потерял чистоплотность. На левом лацкане не хватало пуговицы, воротник стал желтым от пота, а волосы были тусклыми и давно нечесаными. Одна рука Белокуна так и осталась на банке, словно он боялся, что ее украдут.
За Белокуном вошла невысокая рыжеволосая женщина. Нездоровый румянец
щек выказывал страсть к ухажу. Глаза сверкали, словно у кошки, а тугие дреды сдерживали с головы, как проволока. Она тоже держала в руках банку. Женщина бросила на Белокуна быстрый взгляд, углы ярких губ едва заметно дернулись. Она не подходила, но Ма повсеместно ощущала ее взгляд.
— Честно говоря, уже не думал, что мы увидимся. Столько воды или суета сплыло. А ты все такая
